Таймлесс. Изумрудная книга - Страница 7

Дома потом произошел ужасный скандал (мама разозлилась, что мы одни должны были добираться домой, а тетя Гленда сделала заключение, что распочарованная ведьма исходит от мамы), и в конечном итоге нам не разрешалось больше ходить с тетей Глендой за покупками. Слово «распочарованная» мы в семье охотно используем, между прочим, до сих пор.

Когда я стала старше, я перестала рассказывать всем, что я могу видеть вещи, которые они не видят. Это самое умное, что можно было сделать, чтобы меня не считали сумасшедшей. Только перед братом и сестрой и еще перед Лесли мне никогда не нужно было притворяться, потому что они мне верили. Насчет мамы и бабушки Мэдди я не была до конца уверена, но они хотя бы никогда не смеялись надо мной. Так как у бабушки Мэдди время от времени были видения, она наверняка точно знала, как чувствуешь себя, когда тебе никто не верит.

— Он симпатичный? — шепнул Ник. Конус света от его фонарика танцевал по ступенькам.

— Кто?

— Ну, призрак!

— Ничего так, — пробормотала я правдиво.

— А как он выглядит?

— Очень мило. Но он думает, что он страшно опасный!

Пока мы на цыпочках спускались на второй этаж, на котором жили тетя Гленда и Шарлотта, я описала Ксемериуса так хорошо, как могла.

— Кла-а-а-асс! — зашептал Ник. — Невидимое домашнее животное! Тебе можно только позавидовать!

— Домашнее животное! Не вздумай сказать такое в присутствии Ксемериуса.

Я чуточку надеялась услышать храп кузины за дверью спальни, но Шарлотта, конечно же, не храпела. Совершенные люди не производят некрасивые звуки. Распочарованно.

Когда мы спустились еще на пол-этажа ниже, мой маленький брат протяжно зевнул, и я тут же почувствовала угрызения совести.

— Послушай, Ник, сейчас полчетвертого утра, а у тебя с утра школа. Мама меня убьет, если узнает, что я не давала тебе спать.

— Я совершенно не хочу спать! А ты будешь злюкой, если станешь искать дальше без меня! А что спрятал дедушка?

— Понятия не имею. Может, какую-то книгу, в которой он мне всё объясняет. Или хотя бы письмо. Дедушка был Великим мастером Хранителей. Он знал всё обо мне и об этой ерунде со временем, а еще он знал, что не Шарлотта унаследовала тот самый ген. Потому что я собственной персоной встретила его в прошлом и всё ему рассказала.

— Тебе хорошо, — шепотом сказал Ник и, почти стыдясь, добавил: — Честно говоря, я почти не помню его. Я только помню, что у него всегда было хорошее настроение и что он был совсем нестрогим — полная противоположность по сравнению с леди Аристой. А еще у него всегда были карамельки, и от него пахло чем-то специальным.

— Трубочным табаком. Осторожно!

Я едва успела удержать Ника. Мы уже спустились со второго этажа, но по пути на первый нужно было пройти еще пару противных ступенек, которые кошмарно скрипели. Тайные ночные походы в кухню в течение многих лет явно оказали на меня учебный эффект. Мы обошли опасные места и добрались до портрета прапрапрадедушки Хью.

— Окей. Ну что, начнем.

Ник посветил нашему предку в лицо.

— Ужасно, что он назвал свою лошадь Толстая Анни! Она худенькая, а он сам выглядит как откормленный боров с бородой!

— Да, я тоже так считаю.

Я нащупала за рамой задвижку, которая запускала механизм потайной двери. Как обычно в таких случаях, ее немного клинило.

— Все спят, как сытые младенцы. — Ксемериус, запыхавшись, приземлился рядом с нами на ступени. — То есть, все, кроме мистера Бернхарда. Очевидно, он страдает от бессонницы. Но не волнуйся, он нам не помешает: он накрыл стол в кухне, ест холодные сосиски и смотрит фильм с Клинтом Иствудом.

— Очень хорошо.

Как положено, со скрипом картина подалась вперед и открыла проход к нескольким ступеням между стенами, которые через полтора метра заканчивались перед следующей дверью. Эта дверь вела в ванную комнату первого этажа и с другой стороны была замаскирована зеркалом от пола до потолка. Раньше мы часто развлекались, пробегая через проход (нам нравился риск, потому что никогда нельзя было знать, есть ли кто-то как раз в этот момент в ванной), но для чего действительно был задуман этот проход, мы так и не поняли. Может, какому-то нашему предку просто нравилось представление, что он в любой момент может незаметно исчезнуть из тихого местечка.

— И где же коробка, Ксемериус? — спросила я.

— Шлева. Мешду штенами.

В полутьме я не могла разглядеть точно, но мне послышалось, что он ковыряется в зубах.

— «Ксемериус» не так-то легко выговорить, — сказал Ник. — Я его буду называть Ксеми. Или Мери. А можно я достану коробку?

— Она стоит слева, — сказала я.

— Тебя шамого нежя выговорить, — сказал Ксемериус. — Кшеми или Мерри — ага, шейчаш! Я проишхожу из штаринного рода могушественных демонов и наш нажывают…

— Слушай, у тебя что-то во рту?

Ксемериус сплюнул и почмокал.

— Уже нет. Я сожрал голубя, который спал на крыше. Дурацкие перья.

— Ты не можешь есть!

— Ничего не понимаешь, но всегда должна вставить пару слов, — сказал Ксемериус обиженно. — И жалеет для меня одного-единственного голубя.

— Ты не можешь есть голубей, — повторила я. — Ты — призрак.

— Я — демон! Я могу есть всё, что захочу! Однажды я сожрал целого священника. С сутаной и крахмальным воротничком. Что ты смотришь так недоверчиво?

— Смотри лучше, чтобы никто не шел.

— Эй! Ты что, мне не веришь?

Ник уже спустился по ступенькам и светил фонариком на стену.

— Я ничего не вижу.

— Потому что коробка стоит за камнями. В пустой полости, пустая ты голова! — сказал Ксемериус. — И я не вру! Если я говорю, что сожрал голубя, значит я действительно его сожрал.